Ян Арт: «Свобода дает вам все, но вам всегда холодно»
– Расскажите о своей казанской жизни: какую школу окончили? Какую профессию и где получили? Где работали?
– Понимаю, что это, так сказать, «типовой вопрос» рубрики, но мне на него отвечать трудно – я окончил московскую школу № 86 и Московский университет, факультет журналистики. Кстати, примерно с середины 90-х годов мне стали задавать вопрос, который я искренне ненавижу: «А какой именно московский университет?»
Московский университет, как и Казанский, императорским указом был учрежден один единственный. Все остальное – лишь пародия на университеты. Не знаю, обидятся на меня деятели и выпускники многочисленных «университетов» или нет, но деградация образования началась именно с того, что университетов стало много… Университет – это не просто вуз. Это явление, это «вещь в себе», со своим духом, который отпечатывается навсегда.
У нас страна живет по принципу «лучше казаться, чем быть». Поэтому плохие институты стали университетами, рядовые клерки – менеджерами, провинциальные города – «третьими столицами». Фальшивая жизнь отражается в фальшивых зеркалах. Смысла в этом никакого. Как сказал классик, «надень парик с мильонами кудрей, стань на ходули, но в душе своей ты будешь лишь таким, каков на самом деле»…
Так что «казанской жизни» как таковой в детстве и юности у меня не было. Можно сказать, что я был казанцем не по рождению, а по призванию – в период с 1990 по 2004 годы работал в Казани, в газетах «Вечерняя Казань», «Казанские ведомости», «Время и Деньги», «Провинция», в ЦЭСИ при правительстве Татарстана плюс собственные проекты – радио «Пассаж», театр «99», агентство «Информ-клуб ЭС», газета «Курьер», издание книг…
– Как возникло решение поменять место жительства, что или кто этому способствовал?
– Опять спотыкаемся о «типовой вопрос» рубрики. В моем случае решение поменять место жительства имеет в точности обратный вектор: в 1989-1990 годах я решил поменять Москву на Казань. Так что, если не против, давайте лучше расскажу об этом. Тем паче, что меняющих провинцию на Москву – много, миллионы. Обратный вариант, наверное, любопытнее читателям?
Решение переехать из Москвы в Казань сложилось в 1989-1990 годах. Формально, летом 1989 года. В 1988 году я женился, кстати – на казанской девочке. Женился очень быстро: на четвертый час знакомства сделал предложение, на шестой – получил согласие.
Мы часто приезжали в Казань, приехали и летом 1989-го. И, дабы времени не терять, на июнь-июль я попросился на практику в газету «Вечерняя Казань». 1 августа мне нужно было возвращаться в Москву, выходить в редакцию еженедельника «Семья» – был такой популярный еженедельник в комплексе «Известия». С осени 1988-го года я там работал внештатно руководителем молодежной редакции, и мне предложили выйти туда корреспондентом.
И вот эти два месяца практики пролетели как некая сказка. Это была та самая журналистика, о которой тогда мечтал едва ли не любой студент журфака, – боевая, живая, настоящая. Я никогда не видел редакции, подобной казанской «Вечерке», хотя уже поработал внештатно на «Учительскую газету», «Строительную газету», «Советскую культуру». За два месяца практики – 13 статей, в таком ритме шла работа. Попал я в отдел к Любови Владимировне Агеевой, для которой журналистика – это была жизнь. Она заражала энергией.
Дней за десять до планируемого отъезда меня позвал главный редактор «Вечерней Казани» Андрей Гаврилов. Предложил войти в штат и… остаться. День или два я, естественно, провел в жутких мучениях выбора. И все-таки – остался. До сих пор гадаю, как сложилось бы все, не будь того июля. А потом начались те два с половиной года в «Вечерке», которые стали, наверное, более важными для меня, чем любые другие десять лет моей жизни. Гаврилов назначил меня парламентским корреспондентом, я освещал съезды народных депутатов СССР – второй, третий, четвертый и последний, пятый. В дни работы съездов каждый вечер я надиктовывал материал нашему ответственному секретарю Михаилу Бирину, работали мы с ним до ночи, а с утра он в редакцию, я – на съезд. Осенью 1989 года Гаврилов поручил мне делать дайджесты «Московских новостей» – тогда «полуподпольной» газеты, каждый номер которой был прорывом. Свежий номер «МН» мне с поездом «Татарстан» передавал мой сокурсник – лишь позже появился факс…
В августе 1989 года Гаврилов поручил мне сделать материал, который открыл бы кампанию по ликвидации казанских трущоб. Мы отправились по аварийным домам вместе с фотокорреспондентом Фаритом Губаевым. Это уникальный фотограф, работать с ним было огромной профессиональной честью, удовольствием и настоящим сотворчеством. Знаете, что в нем было особенным? Он никогда, вообще никогда не оставался равнодушным к тому, что снимает, к тому, что напишет его «пишущий» напарник…
Материал «Мертвые дома» вышел 18 августа 1989 года, так была открыта рубрика «Операция «Трущобы». На следующий день его пересказали по Би-би-си. А еще через день меня вызвали в казанский горком КПСС. Инструктор горкома – позже ставший успешным страховым бизнесменом – попытался попенять мне, что трущоб в Советском Союзе нет, что нельзя употреблять это слово, описывая нашу, советскую действительность… И тут сказался «шахматный талант» Андрея Гаврилова, поручившего именно мне открыть эту кампанию. Не случайно поручившего. Представляете, что ответил несчастному провинциальному инструктору горкома московский 20-летний студент журфака? Правильно, примерно именно это. Мол, если так хочется, сообщите о своем недовольстве моей статьей декану журфака МГУ Ясену Засурскому, и я вам обещаю, что казанский горком будет выглядеть не самым лучшим образом на поприще гласности и перестройки… Горком в очередной раз получил от Гаврилова щелчок по носу.
Много лет спустя чиновники Казани – все те же, на самом деле, чиновники – славили антитрущобную программу президента Татарстана. Не стесняясь слова «трущобы»… Впрочем, они мало чего стесняются… А тогда, в 1989-м мы «атаковали» трущобы Казани. Тему подхватили коллеги – Раиса Щербакова, Василий Мартинков, Людмила Колесникова, Валентина Гудимова. И скоро на стенах казанских развалюх появились надписи, которые, наверное, помнят многие казанцы, – «Долой трущобы!». Правда, писали обычно через «ё» – «Долой трущёбы!»…
В конце 1989 года летал в Ригу, тогда вспыхнуло там. Немного позже была командировка в Чистополь, где содержался последний политзаключенный СССР – Михаил Казачков. Мы оказались в центре интриги между МВД и КГБ и напали на след другого любопытного персонажа – некоего Южина, обвиняемого в шпионаже. Позже, в кулуарах съезда народных депутатов СССР, я пытался выяснить судьбу Южина у председателя КГБ СССР Крючкова и получил такой взгляд, что все парламентские корреспонденты целый день шутили на тему, что завтра, видимо, меня уже не найдут… Дружно угощали меня кофе и миндальными пирожными: мол, на прощанье.
В 1990 году я предложил Гаврилову новый концепт первой полосы, и в «Вечерке» появилась рубрика «Городской курьер». Помог мне ее создавать Михаил Бирин, а неизменными соавторами были наши фотокорреспонденты Фарит Губаев и Олег Климов, наш секретарь Марина Сажина, а позже – художник Олег Маковский.
Я как-то потом подсчитал – за почти три года работы в «Вечерней Казани» я написал около 230 материалов плюс более сотни выпусков «Городского курьера». Вот такая это была жизнь…
Такой вот долгий ответ на вопрос – ЧТО этому способствовало. Что касается вопроса, КТО способствовал, то, боюсь, ответ на него будет еще более долгим. Во-первых, те люди, которые и составляли собой «Вечернюю Казань». Лена Чернобровкина, Гуля Подольская – мои неизменные соседи по кабинету, Ильшат Ракипов, Любовь Агеева, Нил Алкин, Геннадий Наумов, Татьяна Лескова, Валерий Хашев, Александр Фролов, Владимир Рощектаев, Марина Медведева, Гуля Хабибуллина, Элеонора Рылова, Галина Григоренко, Владимир Музыченко, Артур Гафаров, Лаура Ильина, Владимир Зотов, Василий Мартинков, Игорь Дурманов, Феликс Феликсон, Владимир Шевчук, Евгений Макаров, Галина Печилина, Андрей Николаев, Раиса Сайфуллина, позже – Антон Хусаинов, Валерий Курносов, Леонид Толчинский, Людмила Карташова.
Каждое имя – своеобразная легенда казанской журналистики. С ними было… тепло рядом работать. Ощущение, которое трудно передать… Наверное, это примерно как было у Киплинга: «Мы с тобой – одной крови, ты и я».
Дело не только в коллегах. Вокруг «Вечерки» был целый мир. Наши тогдашние внештатники – тоже целый мир. Знаю, это звучит слишком банально, но по другому мне трудно определить это состояние.
А какие были девочки-практикантки! Впрочем, об этом умолчим. Ну, или будем вспоминать еще лет через двадцать.
– Однако в 1992 году вы покинули «Вечернюю Казань» и в последующие годы реализовывали собственные проекты – радио «Пассаж», театр «99», газета «Курьер», издание книг…
– Да, покинул. Гаврилов умер. «Вечерка» изменилась. Не сошлись – ни я, ни многие другие вечеркинцы. Тогда было очень обидно. Но давно уже понимаю – в этом нет ни трагедии, ни повода для какой-то «войны». Хазбулат Шамсутдинов делал другую «Вечерку», но, надо признать, – у него получилась хорошая газета. Другая, но хорошая.
Мы расстались с ним довольно конфликтно, поэтому мой взгляд на «Вечерку» был ревнив и пристрастен. Но – шамсутдиновская «Вечерка» состоялась. Жаль, что старые обиды и старые конфликты «вечеркинцев», разделяют многих из нас до сих пор. Мы же уходим. Мы все время уходим, понимаете? А обиды – это не тот груз, с которым можно идти. Под их гнетом только ползаешь. Это я сейчас не поучаю. Я тоже ношу свои обиды с собой. Но точно знаю, что они никогда не дают тебе поднять голову.
Кроме своих проектов, была еще четырехлетняя работа в газете «Известия Татарстана», позже переименованной во «Время и Деньги». И тут тоже судьба свела с замечательными коллегами – Татьяна Мамаева, Софья Сайганова, Владимир Тилль, Татьяна Сидорова, Наталья Вяткина, Наталья Спиридонова.
В этот период я окончательно занялся экономической журналистикой. Во многом вдохновили на это два казанских предпринимателя – Александр Таркаев и Султан Салимзянов. С Александром Таркаевым наша долгая дружба началась необычно. Еще в редакции «Вечерки», 30 декабря 1991 года, по моему, у меня раздался звонок: «Здравствуйте, я знаю, что по такому поводу звонят обычно экзальтированные демократы и восторженные поклонницы, но я хочу вам сказать спасибо за вашу статью «Простите, мой президент». Меня зовут Александр Таркаев…»
Впоследствии мы очень много и вместе работали, и общались. Он стоял у истоков двух моих проектов – радио «Пассаж» и театр «99». Таркаев вообще личность для Казани уникальная, говорить о нем можно часами. Я очень рад, что в июле 2009 года, буквально за сутки до смерти, после четырехлетнего перерыва встретился с ним и взял у него интервью, оказавшееся последним. А позже мы выпустили книгу «Александр Таркаев. Жизнь интересна». Думаю, многие ваши читатели ее знают.
А с Султаном Салимзяновым мы познакомились еще до «Вечерки», в 1988 году, и остаемся друзьями до сих пор. Это удивительно скромный, очень умный и чрезвычайно ранимый человек. Бизнесмен, умеющий быть жестким, меркантильным, но при этом я мало в ком видел такой жажды ощущать этот мир очень поэтично. Он был в числе спонсоров почти всех моих проектов – и книга памяти Андрея Гаврилова («Он был редактором от Бога»), и книга об Александре Таркаеве «(Александр Таркаев. Жизнь интересна»), и двухтомный альманах стихов и прозы казанских журналистов. И каждый раз просил его не упоминать.
Александр Никитич и Султан Шавкатович свели меня с руководителем Торгово-промышленной палаты Татарстана Шамилем Агеевым. С ним тоже было интересно работать. Это предельно конкретный и очень обязательный человек. Для презентации альманаха казанских журналистов именно он предоставил залы ТПП и сказал: «Денег за аренду не надо. Хорошее дело – значит, наш долг помочь». И, по моим ощущениям, это его отношение ко многим вещам.
Чуть позже поприще экономической журналистики свело меня еще с двумя замечательными людьми. Это (до недавнего времени – неизменный) вице-премьер Татарстана Равиль Муратов и создатель и директор ЦЭСИ Татарстана Алевтина Кудрявцева. О Муратове я тоже могу часами говорить. К нему по-разному относятся, знаю. Но это потрясающе увлеченный человек. Для него чиновная работа была как создание картины, что ли. Он кипел, горел, одаривал энергией, затыкал собой все «дыры» в экономических делах Татарстана. Спорить о его деятельности не готов, но я рад, что в каких-то темах работал в команде этого человека. Мы до сих пор общаемся, созваниваемся.
А Алевтина Николаевна Кудрявцева в 2000 году позвала меня на работу в ЦЭСИ, своим заместителем. В целом чиновная работа – не мое. Особенно по части одежды. Я даже оговорил себе право ходить так, как всю жизнь одеваюсь, – джинсы, кроссовки, футболка. Правда, Равиль Фатыхович постоянно надо мной подтрунивал на всех совещаниях: «Ага, наш спортсмен пришел». Один раз я не выдержал, пришел к нему на совещание в смокинге. Он с удовольствием констатировал: «Видишь, иногда на нормального человека похож…».
Я, кстати, позже спрашивал Алевтину Николаевну, каким, бога ради, непонятным образом меня пригласили в команду Муратова? Костюмы я не ношу, карьерным мальчиком не являюсь. Она тогда сказала: «Вы не обидитесь? Мы вас как лошадь выбирали. В вас порода чувствуется…» – «Какая, к черту порода, в джинсах, в стоптанных кроссовках…» – «Да разве дело в этом»…
Алевтина Николаевна дала мне в работу тему – разработать идеологическое. Системное обобщение тех инструментов регионального управления, над которыми работа ЦЭСИ. Это был своего рода «ответ» на работу центра Сергея Кириенко, который тогда был полпредом в ПФО. Полгода интереснейшей работы. А на презентации доклада меня после выступления схватила за руку профессор Вилора Авилова: «Давайте-ка, молодой человек, вы сделаете на этой базе диссертацию. Это же почти готовая докторская…» – «Какая там докторская, я даже не кандидат наук…» – «Не кандидат?! Тогда – вперед».
Вилора Вадимовна стала моим научным руководителем и крестной матерью моей диссертации. Торопила, понукала, жаловалась Кудрявцевой, если я ленился. В общем, заставила пройти этот путь до конца.
Параллельно в те годы я работал с Разией Садыковой, возглавлявшей тогда правительственный республиканский центр антинаркотической работы. То была еще одна интереснейшая работа. Роза Ахатовна восприняла эту самую антинаркотическую работу как настоящий фронтир для себя, объединила энтузиастов – медиков, социологов, журналистов, чиновников. Думаю, что то, что эта работа вообще не заглохла, – это, прежде всего, ее заслуга. Работать с ней было интересно, хотя это ужасно требовательный человек – до каждой буквы, до запятой любого документа и любого материала. «Главный» продукт нашего сотрудничества – книга «Общество против наркотиков», вышедшая в свет в 2003 году.
Вообще, как ни странно на взгляд типичного российского интеллигента, приученного брезгливо относиться к власти, среди чиновников все-таки много энтузиастов. Которые искренне хотят, что-то сделать, что-то изменить к лучшему. Ну, или мне на таких везло. Например, Альберт Аскарович Камалеев, долгие годы – глава администрации Советского района Казани. С ним мы сотрудничали пять лет – делали районную газету…
– В 1990-е годы в Казани были известны два ваших собственных проекта – радио «Пассаж» и театр «99»…
– Идея создания радио «Пассаж» родилась в 1992 году, ее автор – Александр Таркаев. Вместе с ним, Султаном Салимзяновым и несколькими моими коллегами мы учредили эту радиостанцию. Я хотел сделать радио другого типа – радио-собеседника, радио-друга. Что-то среднее между «Эхо Москвы» и музыкальной радиостанцией. Но учредителям нужна была коммерческая, прибыльная станция. Ну какой из меня руководитель коммерческой радиостанции? Поэтому мы с Таркаевым приняли решение, что радио «Пассаж» остается ему и Салимзянову, а мою долю они выкупают за сумму, которую я вложил в театр «99».
Театр «99»… думаю, это лучший проект в моей жизни. Самый главный проект. Единственный – вместе с моим отчимом, Геннадием Прытковым. Говорить о том, что этот театр собой представлял, – не буду. Кто видел – тот знает. Кто не видел – нет смысла рассказывать.
Это была еще одна команда. Николай Шепелев, Вадим Кешнер, Галина Маковская, Елена Ненашева, Фанис Исмагилов, Леся Пономаренко, Николай Козак, Олег Маковский. Все делалось собственными руками: Коля Шепелев доставал фанеру для рекламных щитов и ткани для декораций, Олег малевал афиши и делал билеты, актеры сами готовили буфет и мыли полы. А потом начинался спектакль. За четыре года существования театра их было пять – «Страсть», «Лолита», «Вкус меда», «Дура» и «Sorry». Стриндберг, Набоков, Дилени, Галин… На самом деле – это все были части одного и того же спектакля. Об одном и том же – о любви. О спасении в любви. Прытков о другом попросту не ставил.
Знаете, я думаю, что и театра «не о любви» просто не бывает. Все эти «социальные» пьесы времен перестройки – прошумели и умерли. Остаются Шекспир. Дюрренматт, Стриндберг. Настоящий театр – всегда о любви и только о любви. И актеры живут только этим. Может быть, поэтому их часто не хватает на любовь в реальном мире, за рамками сцены…
Театр «99» просуществовал четыре года. И – закончился. Не умер, не развалился – просто закончился. Для меня это была самая большая потеря в жизни. Единственная, которую я так и не смог принять за прошедшие с тех пор 18 лет.
Для каждого из нас – тех, кто делал театр «99» – было в нем свое. Нет, конечно, было и просто искусство. Но еще – свое «для чего все то». Я позже понял, чем «99» был для меня. Это было желание завоевать любовь – любовь того мира, в котором я вырос. Вернее – на обочине которого вырос. По большому счету у меня толком никогда не было семьи – у отца была своя жизнь, у мамы с отчимом – своя. Никто не виноват – так бывает. Ну не сложилось. Остается мальчик.
Мальчику ничего не запрещают, ни во что не вмешиваются. Полная свобода. «Надо мною тишина, небо полное дождя… я свободен…» Кто-то, наверное, позавидует.
Не стоит. Свобода дает вам все, но вам всегда холодно. И вы готовы поменять сто пудов свободы на малую толику зависимости, если эта зависимость способна дать вам тепло.
Такой вот рос абсолютно свободный мальчик. У мальчика были книжки – тысячи книжек. Был праздник – когда я был в мире моих родителей – актеров, литераторов, художников. И было огромное желание завоевать уважение этого мира, его признание, завоевать любовь. «К вам всем, что мне, ни в чем не зная меры, чужие иль свои, я обращаюсь с требованием веры и с просьбой о любви»…
Потом я понял: любовь нельзя завоевать. Ты можешь свернуть горы, завоевать славу, написать горы статей и кучку книг. Создать театр. Но любовь все равно нельзя завоевать. Она либо есть, либо нет. И негоже детям завоевывать любовь родителей. Они должны в ней жить.
…Знаете, я ошибся, когда сказал, что Прытков всегда ставил спектакли о любви. Нет, не так. Это были спектакли о невозможности любви. Театр «99» был театром невозможности…
– Позже, в начале 2000-х вы выпустили в Казани два альманаха – «Чтоб, про ненависть помня, не забыть о любви», посвященный театру «99», и двухтомник стихов и прозы казанских журналистов «Когда падет последний бастион». Откуда это родилось, почему?
– Родилось из детского обещания. У моей мамы - актрисы Качаловского театра Ирины Чернавиной - была учительница словесности, которая на полвека стала большим другом нашей семьи. Тамара Владимировна Смирнова-Карпинская. И на протяжении полувека она писала автобиографическую трилогию «Вера Горская» – потрясающее искреннее описание жизни 1920-30-40-х, которое расходилось по Казани в машинописных списках. И вот лет в семнадцать я ей дал гордое обещание: «Тамара Владимировна, я издам ваш роман». Через пятнадцать лет обещание было выполнено – роман «Вера Горская» увидел свет. Но Тамара Владимировна не дожила. Это была победа с горечью: она так и не поддержала в руках свою книгу, ставшую главным делом всей ее жизни. Знаете, как здорово пахнут страницы своей книги, только что вышедшей из типографии…
Поэтому и родилась идея сделать альманах стихов и прозы казанских журналистов.
Про журналистов говорят, что в душе они мечтают стать писателями и пишут в стол «романы века» и стихи непонятых гениев. Это правда, очень часто – правда. Журналисты, как ни странно, несмотря на внешний цинизм или «деловитость», – существа нежные. А, может быть, такое вот подпольное писательство позволяет им сохранить свое «я».
Появился двухтомник «Когда падет последний бастион» – стихи и проза 52 журналистов Казани. Очень разных. От 20-летних до 60-летних. И оказалось, что они, эти знакомые всему нашему профессиональному сообществу лица, – могут быть совсем другими, незнакомыми. Что суховатый, деловой редактор «Республики Татарстан» Александр Латышев – автор потрясающе необычной повести. Что разгильдяй Антон Хусаинов – гениальный поэт.
После презентации книги на одном из казанских телеканалов сделали передачу об этом проекте. Там что-то говорили, хвалили… Но меня потрясли слова одного из авторов. Это был Лев Овруцкий. Он сказал: «В каждом из нас есть и дерьмо и золото. Мы – и ангелы, и черти. Редактор сборника взял в эту книгу все наше золото и все наше ангельское и оставил за ее пределами все плохое…»
Он понял – зачем все это! Мы никогда с Львом Мировичем не были особенно близки и никогда не говорили об этом проекте. Он просто понял. Значит, книга была издана не зря.
И еще эта книга была для меня реваншем. За то выполненное, но опоздавшее обещание Тамаре Владимировне. Эту книгу успели поддержать ее авторы. И покойный ныне Лев Мирович. И Саша Фролов – талантливейший казанский журналист. Журналист талантливый, а поэт – гениальный. Помню, как Саша сидел на диванчике в коридоре Торгово-промышленной палаты и держал в руках эту книгу. Свою книгу. Тут я успел. Саша умер через полгода. Но он поддержал в руках свою книгу. Значит – не зря?
Чуть позже мы с Олегом Маковским издали книгу Кави Наджми – его тюремную переписку с женой – и автобиографическую повесть Марата Тазетдинова. Первую я назвал «Сильнее смерти и страха жизни». Умирающий Тургенев написал в одном из своих самых последних писем: «Любовь сильнее смерти и страха жизни. Только ею, только любовью держится и движется жизнь»…
Той самой, невозможной любовью, о которой кричал театр «99».
– И все-таки после этого вы вернулись в Москву?
– Да, ведь эти книги стали для меня еще и прощанием с Казанью. Я еще рыпался, что-то там затевал, но на самом деле эта война за любовь кончилась. Пора было собираться. Отъезд затянулся на несколько лет, потому что пришлось выдираться из собственных поражений с кровью.
Казань – это провинция. Почему-то многие считают это слово – провинция – оскорбительным. Провинция бывает разной. Бывает Вандея. Бывает Флоренция. Казань уникальна. Это одновременно Вандея и Флоренция. Я готов всю жизнь прожить во Флоренции. Но я устал от Вандеи.
Я проиграл битву за то, чтобы быть вместе. Неважно в чем – в газете ли, в театре. Книги – это что-то типа замороженного «вместе». Хотя бы воспоминания – вместе. Но и воспоминания меняются. Мы уже с вами говорили: людям важнее казаться, чем быть. Людям не хочется быть вместе. Они соревнуются не с жизнью – друг с другом, с близкими. И – проигрывают жизнь.
Мой друг журналист Татьяна Мамаева, всегда с каким-то грустным сочувствием наблюдавшая за многими моими прожектами, как-то привела мне цитату (не помню, чью): «Благодеяние было столь велико, что ответить на него можно было только черной неблагодарностью… Не пытайся никого объединить навсегда. Живи не людьми, а тем, что сделано».
Я в предисловии к двум своим книгам вспоминал, что писал Сент-Экзюпери в «Письме к заложнику»: «Легко найти друзей, готовых вам помочь. Трудно заслужить друзей, требующих вашей помощи». Вот это и есть – быть вместе. Но чтобы быть вместе – недостаточно желания. Нужна любовь. Настоящая. А ее – идем по кругу – нельзя завоевать.
К сожалению, люди часто думают, что быть вместе – это несвобода. Им повезло, наверное, они не обожглись холодом свободы от других людей.
Помните, в «Юноне и Авось»: «Нас мало, нас адски мало, но самое главное – что мы врозь»…
Быть вместе в провинции – это то, что я хотел. А быть в провинции врозь – скучно и пошло. Для этого есть Москва. Здесь – десять миллионов. И все врозь.
– Испытали ли вы на себе истинность известной поговорки «Москва слезам не верит»? Легко ли вы входили в московскую жизнь? Что вам в этом помогло?
– По большому счету я из московской жизни не выходил. В те 14 лет, что проработал в Казани, постоянно ездил домой. В течение двух лет одновременно с «Вечерней Казань» был собкором на полставке «Московских новостей». Так что круг общения был смешанный – и москвичи, и казанцы. Оба города для меня родные. Сами понимаете, нет никаких проблем входить в жизнь в том городе, где ты бегал в школу, влюблялся первый раз, учился. Моя дочь сейчас ходит в школу мимо дерева, которое я посадил около своей школы в 16 лет… И ходит в ту же школу, что закончил и я. Даже некоторые учителя остались прежними…
Все-таки Казань – это было нечто вроде попытки найти свою страну Солнца. Сегодня я понимаю, что Москва для меня более родной город – здесь я у себя дома. Причем в буквальном смысле – живу в квартире, в которой жил с 11 лет. Кстати, именно поэтому не хочу ее менять ни на что – привык, не отодрать.
Что касается поговорки «Москва слезам не верит»… Понимаете, в нее можно вложить так много разных смыслов. И то, что Москва любит дело и меряет людей делом, а не эмоцией. И то, что Москва более холодна, более эгоистична. Не знаю. Первое – верно. Отчасти. Здесь дело важнее. Бизнес важнее – и в хорошем, и в плохом смыслах. В Москве нельзя быть неуспешным. Этот город убивает споткнувшихся, душит тех, кому не повезло. И – отдается тем, кто сильнее. Надо быть над ним – только тогда Москва не задушит вас, не погрузит в череду унылых будней. Казань способна «отдаваться» вне зависимости от дела, успеха. Но это зачастую расслабляет ее обитателей. И зачастую – тоже убивает, по своему…
Что касается эмоций. К сожалению, наша страна расколота на Москву и провинцию. И между ними – стена нелюбви. Сегодня она усилилась тем катастрофическим расколом в уровне жизни. Если помните, социологи высчитали: общество, в котором доходы 10% самых богатых людей более чем в десять раз превышают доходы 10% самых бедных, обречено на кризис. В России это разница составляет 16 раз. И значительная часть этой «границы» проходит между Москвой и провинцией. Такой разницы быть не должно, она убийственная для страны. Я приезжаю в Казань, общаюсь с друзьями – бывшими коллегами, и выясняется, что наши доходы различаются в 20 раз! Это ненормально, это чудовищно, на самом деле.
Если жители столицы и жители провинции – по сути, разные народы, разные общества, о каком понимании можно говорить? О каких слезах?
Но Москва – она очень разная. Она слишком большая, чтобы не быть разной. И есть та самая, которая «любовь Москвы не быстрая, но верная и чистая».
Странно, складывается образ холодных москвичей... Как-то у меня в Москве месяц жил мой казанский приятель и коллега. И каждый вечер, за ужином, который его всегда ждал, рассказывал как в очередной раз убедился, какие москвичи жадные и подлые… Другой знакомый пользовался гостеприимством два года – я отдал ему квартиру, так как тогда почти не выезжал из Казани. Разумеется, бесплатно – говорю это на всякий случай, сегодня почему-то многим кажется естественным взять за помощь деньги. Съехал коллега молча, зачем-то разбив на прощание часть мебели, зеркала и компьютер… Наверное, ему тоже есть что сказать о жадности и эгоизме москвичей…
За последние четверть века у меня дома, в Москве, останавливалось, наверное, с полсотни казанских знакомых. А как-то в 90-е так случилось, что мне негде было переночевать в Казани. Два или три дня я прожил в машине, на стоянке на улице Зинина. И никто из моих казанских друзей не предложил мне пожить у него. Вот так… Поэтому не говорите мне, что Москва слезам не верит, хорошо?
– Не всем казанцам, которые перебираются в Москву, везет. Некоторые возвращаются домой. Как вы считаете, почему это происходит?
– Ну, тут дело не в казанцах. Мне вот тоже в Казани не повезло, и я вернулся домой, в Москву… Почему это происходит? Полагаю, мы все же с точки зрения своих взаимоотношений со средой обитания формируемся с детства. И подсознательно рвемся к привычному, к «своей среде. Кроме того, слишком уж отличаются «правила игры» в Москве и Казани. Казань слишком зациклена на своих «правилах игры» и зачастую люди просто не способны понять друг друга.
Чтобы проиллюстрировать – расскажу одну историю. Лет пять назад я познакомил своих казанского и американского коллег. Американец спрашивает казанца: «Расскажите о вашем медиа, какое оно?». Казанец отвечает: «К нам на юбилей приходит Минниханов». Американец вежливо покивал, но деловой разговор не склеился. Позже состоялись два показательных разговора со мной.
Американец: «Я не понял, что он мне сказал. Кто такой Минниханов? Медиа характеризуется аудиторией, финансовым результатом, какими-то цифрами, показывающими динамику». Пришлось объяснить: «В Казани медиа характеризуются тем, КТО пришел на его юбилей…»
Казанец: «Я не понял, почему он потерял интерес к разговору?». Пришлось объяснить: «Он не знает, кто такой Минниханов, и не понимает, какая связь между вашим медиа и тем, кто пришел на юбилей…» – «Как не знает?! Он что, такой необразованный?!», – «Он из Бостона, штат Массачусетс. Вы знаете, кто сейчас губернатор в Массачусетсе?», – «Нет, но…»
Вот в том «но» – и вся разница. Но – в Америке не оглядываются на губернаторов. Но – Татарстан на карте мира не важнее, чем Массачусетс. Но – мир очень большой, и его ось проходит вовсе не через Казань…
Так что могу сказать лишь одно: если вам в задницу что-то упирается – это еще не значит, что вы оседлали ось мира. Возможно, просто у вас шило в заднице…
– Довольны ли вы своим сегодняшним положением или есть перспектива для дальнейшего профессионального развития?
– Недоволен. С точки зрения научной работы – я пока еще кандидат наук, а не доктор. С точки зрения фитнесса – пока нет кубиков на животе. С точки зрения веса – сейчас 75 кг, а не искомые 71. С точки зрения смысла моей журналистской работы – в моей стране еще нет бизнеса и слишком много бедных. Она еще не в Европе и ее пытаются вырвать из Европы… И к тому же я так никогда и не успею пойти на уроки латинских танцев…
К чему это я? Да к самому простому – мы никогда не ощущаем успеха как явления. Успех для нас делится на кучу маленьких успехов. Сдал экзамен. Успел вскочить в уходящий вагон метро. Нашел на улице сто долларов. Поставил точку в финале своей книги… А потом – дальше. Чем же быть довольным? Есть старая истина: «Важно не место, которое мы занимаем, а направлением, в котором мы двигаемся». И она для каждого из нас актуальна – и на самом приземленном уровне, и на высоком.
Как-то я вел в мастер-класс по финансовой аналитике в Екатеринбурге. По окончанию общался с молодыми екатеринбургскими журналистами. И вот один из них спрашивает: «Скажите, вы успешный человек?». Отвечаю: «Думаю, да» – «А машина у вас есть?», – «У меня есть замечательная работа, более десятка моих книг увидело свет…» – «А машина есть?»… Думаю, как бы «пробить» его понимание мира, спускаюсь на «ступеньку» ниже: «По оценке компании Интегрум, я – самый цитируемый журналист России… У меня в жизни было много замечательных любовниц… У меня растут сын и дочь… Родители здоровы и счастливы…Каждый год бываю в шести-семи странах…» – «А машина есть?», – «…Вот, читаю вам лекции по таксе тысяча долларов в день…» – «А машина есть?», – «Нет, вот машины-то у меня нет», – «А…» – молодой человек потерял ко мне интерес и отошел… А вы спрашиваете, доволен ли я сегодняшним положением? Конечно, нет! Машины же у меня нет…
Что касается перспективы для «дальнейшего профессионального развития»… С точки зрения формальных должностей – мне уже достаточно с головой. Важнее становится другое. Президент Ассоциации российских банков Гарегин Тосунян как-то сказал мне: «В юности и молодости я часто видел глупость и бросался обличать ее, бросался выступать, объяснять, как надо делать… И ужасно возмущался, что меня не слушают. Как же так, я такой умный, а меня не слушают!.. Потом понял: недостаточно быть умным, недостаточно быть правильным. В жизни еще надо завоевать право быть услышанным»… Вот это – перспектива.
– В чем заключается сегодня ваша работа?
– Так случилось, что из политической журналистики я еще в середине 1990-х эволюционировал в сторону экономической, а еще через десять лет – в сторону финансовой журналистики и аналитики. Причем довольно случайно. Последний мой проект в Казани – газета «Курьер», которую мы делали вместе с моими друзьями – Владимиром Матвеевым, тогда – директором телекомпании «ВарианТ», и Олегом Маковским, тогда – моим заместителем и самым верным соратником. Но проект обанкротился (это вообще была большая глупость с моей стороны – затевать в 2003 году печатный, а не интернет-проект) и надо было отдать долги, выплатить зарплаты и гонорары.
Было тяжелое время. Я как раз принял решение вернуться в Москву, и пришлось влезать в долги. Взял 15 кредитов у банков. Общий ежемесячный платеж составлял 120 тысяч рублей. Пришлось работать на семи работах.
Что такое «кредитное рабство» – это отдельная история. Но по результатам своего кредитного «хождения по мукам» я написал статью «Как стать миллионером» и послал ее электронной почтой в журнал «Профиль». И вдруг звонок оттуда: «Добрый день, вы можете к нам придти?». Пришел, меня встретила тогдашний редактор отдела финансов Инесса Паперная: «В общем, скажу сразу – наш главный редактор Георгий Бовт прочитал статью и сказал: «Этого парня надо купить любой ценой». Так что предлагаю вам к нам обозревателем в штат…».
«Любой ценой», правда, оказалось, имеет конкретный предел – 3 тысячи долларов в месяц, но дело было не в окладе, а в журнале. «Профиль» при Бовте это было издание, в котором еще чувствовался дух российской деловой прессы 1990-х. И я, конечно, согласился. И оказался уже в полной мере вовлечен в сферу финансов.
Это очень интересная сфера. Здесь – свобода. Потому что деньги не терпят ни авторитарности, ни цензуры, ни лицемерия. Они не признают границы и очень чутко реагируют на любую неадекватность. Это очень интересно. Не потому, что деньги. Потому что это своего рода камертон настройки современного общества. Если не духовной, то экономической и социальной.
В 2006-2009 годах я работал финансовым обозревателем журналов «Профиль» и «BusinessWeek», редактором журнала «Карьера», заместителем главного редактора журнала «Белая полоса». C 2009 года и по сей день – главный редактор агентства Bankir.Ru и холдинга 123Service.ru.
Bankir.Ru – это современное интернет-медиа. Кроме собственно портала, это банковский форум, интернет-магазин, фотобанк, небольшая телевизионная служба, издательский дом. Наши офисы – в Москве. Краснодаре и Тель-Авиве, вот в этом треугольнике, плюс Казань, я больше всего и перемещаюсь.
И есть еще сопутствующая работа. Я являюсь вице-президентом Ассоциации региональных банков России, возглавляю совет Национальной ассоциации кредитных брокеров и финансовых консультантов, вхожу в советы Центра регулирования внебиржевых финансовых инструментов, Национальной ассоциации профессиональных коллекторских агентств, банковскую комиссию РСПП, общественный совет Агентства по страхованию вкладов, наблюдательный совет журнала «Банки и деловой мир», совет Национальной банковской премии. Плюс – возглавляю наблюдательный совет международной финансовой компании MaxiMarkets. Еще по совместительству – доцент Финансового университета при Правительстве РФ.
При всем кажущемся многообразии все это гармонично укладывается в одно общее целое. А суть его сводится к следующему – финансовый рынок России должен стать более развитым, более многообразным и более человечным. Надеюсь, что удается внести свой вклад в это дело. Во всяком случае, уже упомянутый мной Гарегин Тосунян как-то, вручая мне одну профессиональную награду, сказал: «Без тебя лицо российского банкинга было бы немного иным». И для меня это было важно услышать… Значит, все не зря.
В театре есть такое понятие – «сверхзадача». Есть ли у всего этого «сверхзадача»? Да. Я хотел бы увидеть в России средний класс. А он возникает только через финансовый рынок. Да, формально он есть – люди с неплохими доходами. Но беда в том, что эти доходы – исключительно зарплаты. Как заметил один человек (кстати, в Казани): «Что вы хотите, у нас средний класс – назначили».
«Назначенный» средний класс – это рабский средний класс. Это клерки, А современные клерки меня пугают. Боюсь, что сегодня они могут играть в обществе ту же роль, что лавочники – для Гитлера…
России нужен средний класс, который инвестирует, который владеет пусть небольшими, но капиталами, который держит акции российских компаний. Который не получает, а дает. А значит – не ливрейный лакей, а хозяин. Полагаю, что чем сильнее финансовый рынок – тем больше шансов, что так будет. А значит – будет другая Россия.
Правда, возникает один сложный вопрос. Корректно ли сочетать позицию журналиста и одного из активного игроков рынка? Не знаю, до сих пор не уверен. Но мне никогда не хватало только лишь позиции наблюдателя, хрониста. Хотелось что-то менять…
Когда-то Плиний Младший сказал: «Считаю блаженными тех, кому милостью Богов даровано либо делать то, что достойно написания, либо писать то, что достойно прочтения; блаженнейшими же – тех, кому даровано и то и другое».
– Москва несравненно богаче по возможностям для саморазвития. Используете ли вы эти возможности, где бываете, чем увлекаетесь?
– Ха! Любой москвич может долго распинаться о столичных театрах, но кто же в них бывает? Я в Кремле или московских музеях не был с прошлого века, а в театры последний раз ходил в Казани и в Лондоне. Нигде не бываю. На работе бываю. А единственное увлечение – фитнесс-зал.
Кстати, не так давно один бывший казанский коллега, услышав о моем увлечении фитнессом, высказался в том духе, что спорт – это для дебилов, это не духовно. В молодости я сам был уверен, что это так. «В здоровом теле – здоровый дух, на самом деле – одно из двух»… Сейчас жалею, что не занимался спортом, что сутками валялся на диване с книжками… Как ни странно, именно спорт спасает здоровый дух.
Когда меня в 2009 году парализовало и я оказался на операционном столе – понимание пришло вместе с врачом. Который прикатил мне в палату коляску и сказал, что полгодика придется поездить в ней. Ага, сейчас, разбежался! Я встал и пошел. Вернее – пополз. Сначала – домой, потом – в спортзал. И сегодня всех своих молодых сотрудников чуть не силой на фитнесс отправляю. Выплачиваю им премии, компенсирующие треть расходов на спорт. Сейчас, наверное, считают, что у меня «пунктик» на фитнессе. Лет через десять-двадцать, полагаю, будут спасибо говорить.
…Что касается саморазвития – не думаю, что оно зависит от города. Интернет есть везде. Книги есть везде. А книги – это одновременно и необходимое и достаточное условие для саморазвития. В сегодняшнем мире нет границ ля информации, значит – нет границ для человека. Это границы существуют лишь в головах.
– Общаетесь ли с другими казанцами, живущими в Москве? Есть ли какие-то формальные поводы для общения или это личные встречи с конкретными людьми?
– Нет, не общаюсь. Видимо по той причине, о которой я уже рассказал, – я учился в Москве, мои одноклассники и сокурсники – москвичи. С чего мне вдруг общаться с казанцами, живущими в Москве? К тому же мы слишком разные, я поехал когда-то из Москвы в Казань, они – из Казани в Москву. Зачастую даже не так: сначала из каких-нибудь челнов или заинсков в Казань, затем – в Москву. О чем нам общаться?
Для них Казань была лишь перевалочным пунктом на пути гасконца в Париж. Для меня – целой вселенной. Мы слишком разные. Мы не поймем друг друга.
Как-то на съезде Ассоциации российских банков в Москве ко мне подошла девушка из рекламной службы одного банковского журнала: «Здравствуйте, я из Казани, вы же тоже там работали? Как там Имярек Имярекович поживает?».
Долго думал, о чем речь. Потом понял… Черт возьми! У меня тут съемочная группа ведет прямую трансляцию, три журналиста работают в режиме реал-тайм. Три десятка деловых встреч. Откуда я знаю, как Имярек Имярекович поживает? Я здесь по другому поводу, с другими мыслями, в другой жизни. Казань для меня давно кончилась…
Пока я работал в Казани, мне очень часто давали понять: «ты здесь чужой, ты – не наш». Кто-то с кем-то вместе учился, работал, женился, кумовался… А я был «свой среди чужих, чужой среди своих». «Москвич» – это же нечто неприятное, чужое… И мне всегда об этом напоминали… ОК, ребята, я вернулся домой. Не спрашивайте меня о «казанском землячестве» в Москве. Оно – не мое, оно – ваше.
Зато я общаюсь с теми казанцами, которые стали моими друзьями, моими близкими или просто единомышленниками. И тут не имеет значение место проживания. Я приезжаю в Казань и встречаюсь со своими казанскими друзьями. Я переписываюсь с Андреем Морозовым, который теперь живет в Петербурге, и с Андреем Кобяковым, который теперь живет в Бонне. Работаю с Лилией Халиковой, которая уже пятнадцать лет живет в Москве. Отправляю свои тексты на корректуру Аделе Халитовой, которая живет в Казани… Мой друг фотограф Альберт Тахавиев уехал в Москву вслед за мной и мы работаем вместе… Другой мой друг дизайнер Артур Лукашенко тоже работает со мной в одной команде, хоть и живет в Казани. С Олегом Маковским мы снова делаем книги… Какая разница, кто где? Сегодня, когда мир «съежился» до экрана Фейсбука, для нас куда важнее не расстояния, а то, как мы мыслим, как мы ощущаем этот мир. И – то, как мы умеем хранить эти связующие нити. Способны ли не прервать четвертьвековую дружбу из-за какого-то майдана.
– Интересуетесь ли вы тем, как живет Казань сегодня? Какая последняя новость из жизни нашего города произвела на вас особое впечатление? Часто ли бываете в Казани? Как оцениваете произошедшие в городе перемены?
– Трудно сказать, интересуюсь ли я, как живет Казань, так как сегодня я – не сторонний наблюдатель. Бываю в Казани три-четыре раза в год, здесь есть и рабочие моменты – мы плотно сотрудничаем с Издательским домом Маковского…
Часто читаю электронную газету «БИЗНЕС-online» – по моим ощущениям, сегодня это самое панорамное, самое профессиональное масс-медиа Казани.
Мне трудно объективно говорить о переменах Казани, я, наверное, отношусь к ним пристрастно. Очень многие перемены напоминают мне незабвенные строчки Марка Твена: «Блэзерсвиллцам понадобилась вдруг никольсоновская мостовая – им куда нужнее тюрьма и приют для убогих».
Что меня однозначно отвращает – восторги на тему «Ах, как хорош наш город, ах, как он знаменит, велик, замечателен». Тут словно с ума посходили по поводу универсиады – будто это событие мирового масштаба. Какие-то сумасшедшие ожидания, что после универсиады Казань превратится в мировой центр, сюда повалят туристы, инвесторы, цены взлетят до потолка и в карманы казанцев потекут молочные реки с кисельными берегами.
С чего вдруг? Кто из казанцев помнит, в каких городах проходили прежние универсиады? Никто? Тогда – о чем речь? А чтобы стать привлекательным местом – надо, как минимум, иметь поблизости море. А самое ближайшее к Казани море… боюсь, что это море Лаптевых. Так что – забудьте.
Вообще вся эта история до полного сходства напоминает спич о Нью-Васюках, изложенный Остапом Бендером восхищенным шахматистам-любителям. Из Казани – такой же мировой туристический центр, как из Москвы – мировой финансовый центр. То есть – никакой.
Но это лишь – смешная, карикатурная сторона истории о «казанских переменах». Есть и другая, куда более отвратительная. Это – отношение к людям. Власти сделали из города большой и красивый офис и искренне им гордятся. А люди – такое отношение, что они им попросту мешают… Отличные улицы и разрушенные как после бомбежки дворы. Уютные рестораны, современные стадионы и – нищенские зарплаты многих казанцев, которые никогда не смогут пообедать в этом ресторане и должны проходить мимо этих стадионов. Вам правда это нравится? Мне – нет.
В Фейсбуке как-то у меня был диалог с казанцем, восхищающимся официозным преображением своего города. Я его спросил: «В Москве в каждом дворе на детских площадках асфальтовое покрытие заменили резиновыми плитками, чтобы дети, играя, не разбивали себе коленки. Знаете, почему у вас не будет такой замены?», – «Почему?», – спросил он. – «Потому что у вас вообще нет детских площадок в каждом дворе…»
Вот и ответ. Сделайте детские площадки – и я буду восхищаться произошедшими в городе переменами. А стадионы меня не восхищают. Стадионами пусть восхищаются футболисты и пиночеты.
…О переменах Казани давным-давно, еще в 1972 году, сказал великий казанский поэт Николай Беляев. В стихотворении о сносе памятника Державину.
«…Потом – большой фундамент заложили
На месте сада.
Торжествуй, казанский край!
У стен театра имени Джалиля
Стоят сегодня Пушкин и Тукай.
Два вольных гения поэзии российской,
Две бури, две стихии языка,
Два подвига…
Казани – оба близки.
Но, оробев, как два ученика,
Они стоят и думают мучительно:
– Казань, Казань, зачем же так –
Учителя?»
– Но ведь как раз памятник Державину в Казани восстановили…
– Да… Восстановили… Знаете, я опять отвечу строками Беляева, написанными уже через двадцать лет…
«Храм, верней – его скелет, останки…
В нем цемент хранили и запчасти,
Кирпичи, комбикорма, ячмень…
Вот и сберегли от злой напасти.
И настал для храма светлый день.
Побелили, крест – позолотили,
Тонкую затеплили свечу…
А грехов своих не оплатили
И на грош.
Silentium.
Молчу».
– Вы сказали о многих казанцах. Кого чаще всего вспоминаете из казанских знакомых?
– Хороший вопрос – в продолжение предыдущего. Потому что перечеркивает все, то я ответил, и напоминает о том, чем в Казани действительно можно восхищаться. Людьми. Вспоминаю… пожалуй, что всех. Всех вечеркинцев, с которыми работал. Всех, с кем строил театр «99». Всех, кто стал авторами альманаха казанских журналистов. Честно говоря, я вообще не умею забывать. Тем более, что работал, общался, жил с такими людьми, которых невозможно забыть. Они не давали…
В последние годы гавриловской «Вечерки» работала у нас машинистка Любовь Владимировна Федорова. Над ней некоторые посмеивались, странной считали. Когда Гаврилов умер, она положила на мой стол короткую записку. Стихотворение Бодлера, «Альбатрос».
«Ты паришь над землей в урагане,
Недоступный для стрел, неподвластный судьбе.
Но ходить по земле среди крика и брани
Исполинские крылья мешают тебе».
Эта записка уже 23 года лежит у меня в столе. Когда в моей жизни что-то сбивается на мелочность, на серость, на обыденность – я достаю ее. И вспоминаю о крыльях. О том, что нужно вставать и лететь. Не ползать. 23 года мой бывшая коллега напоминает мне о том, как надо жить. Эта записка – это не комплимент, это ультиматум… Не сметь опускаться.
Как-то в 1980 году мы с мамой шли куда-то по заснеженной казанской улице. И мне под ноги попалась пластмассовая шайба из тех, которыми мы тогда играли во дворах. Я ее вприпрыжку допинал от нашего дома до Качаловского театра. А там она свалилась в какой-то люк. И я с максимальной философичностью одиннадцатилетнего мальчишки сказал: «Знаешь, мам, вот мы чем-то увлечены, а потом это что-то теряем и забываем… Но можно же по другому. Я вот никогда в жизни не забуду эту шайбу!». Мама, конечно, посмеялась. Но, знаете, я так и не забыл ту шайбу.
Это не мудро. Это не высшая истина. Ремарк когда-то писал: «Что бы с вами ни случилось – ничего не принимайте близко к сердцу: немногое на свете долго бывает важным». Вот это – мудро. Но у меня так не получается. Вещами я вообще не интересуюсь. А люди – они остаются важными навсегда. К сожалению. И к счастью тоже.
Мы вот говорили о том, почему я уехал из Казани. Потому что… потому что тогда в моей голове звенела совсем другая цитата. Финал «Потомков солнца» Платонова. Приведу по памяти, я ее с шестнадцати лет запомнил тоже навсегда:
«Но ничего не изменилось, только любовь стала мыслью и мысль эта в ненависти и отчаянии истребляла мир, в котором было невозможно то, что единственно важно человеку, – душа другого человека».
Многие годы я прожил именно так. Не хотел помнить. Ничего – ни Казань, ни театр «99», ни книги, о которых мы говорили. Но они – были и были неслучайны. Одну из изданных тогда книг я назвал «Чтоб, про ненависть помня, не забыть о любви». Странное название, да? Это тоже оказалось напоминанием самому себе. Запиской в будущее. Строфа из стихотворения одного из авторов, Бориса Дубровина:
«Ничего я не понял.
Крылья слиплись в крови.
Я про ненависть вспомнил
И забыл о любви.
Или мне это снится?
Я живу, не сдаюсь.
Я – подбитая птица
Вновь полету учусь.
Может быть, над осокой
Я навстречу лучу -
Пусть опять невысоко
Но, а все же взлечу.
Может, ветер наполнит
Силой крылья мои,
Чтоб, про ненависть помня,
Не забыть о любви».
Круг замкнулся – Бодлер, Платонов и Дубровин. Успех, положение, Москва, Казань – все чушь, все – не главное. Главное – зачем? Чтобы помнить. И обращаться – с требованием веры и с просьбой о любви.
Интервью газете «Казанские истории», 19 июня 2014 года